занимаемой академической должностью, прежде всего активирующей защитную функцию звания «профессор». И в какой-то степени оно защищает меня от зачисления в «осси-нытики». Здесь сразу следует объяснить тем, кто еще не понял, что критический анализ нынешней ситуации законен и не имеет ничего общего со «стенаниями». Любимый риторический трюк Запада – выдать критическое слово с восточно-немецкой стороны за жалобные стенания «нытика осси» и тем самым заставить его умолкнуть. Условный рефлекс Павлова – это еще мягко сказано.

У меня, в моем привилегированном положении, нет оснований для «нытья». Именно поэтому, как меня неоднократно убеждали в разных ситуациях, особенно значимо и убедительно то, что звучит из уст восточно-немецкого профессора. Обычно меня просят показать Восток как движущую силу общественного раскола, изобличить, насколько злобен этот ужасный Восток. Того, кто дудит в одну дуду, в доминирующем дискурсе ждут реверансы и награды. Это хорошо видно в рецензиях последнего времени на книги упомянутых молодых авторов, которые описывают свою молодость в праворадикальной среде девяностых и нулевых, в так называемые годы бейсбольных бит[238][239]. Очевидно, восточный немец должен существовать в режиме непрерывной мантры, твердя о Востоке то, что думает Запад о Востоке. Ему снова и снова надо «присоединяться» к Западу, как он присоединился в 1990 году, вместо того чтобы воссоединиться с ним, что, собственно, и прописано в статье 146 Основного закона[240]. Присоединиться означает согласиться с действующей нормой, признать ее в полном объеме и в конечном итоге подчиниться ей. Критика Востоком Запада в общественном мнении принципиально недопустима, словно мы обитаем в лучшем из миров. Правда, уже не в лучшем, поскольку лучшим из всех миров была старая ФРГ, закатившаяся в 1989 году, как обнаруживается в Kurze Geschichte der Deutschen («Краткой истории немцев») берлинского историка Генриха Августа Винклера, опубликованной в 2020 году. Конечно, это разновидность вестальгии: все было устроено красиво и правильно, правда, если не учитывать порядочное число старых нацистов на высших общественных и политических постах.

Итак, главная проблема в западно-восточном конфликте, который я считаю частью глубокого раскола в обществе, заключается в том, что у восточного немца практически нет возможности на публичной площадке адекватно высказать свою позицию, не переходя в оборону. До сих пор существуют только два дозволенных, то есть более или менее признаваемых способа выразить отношение к стигме восточного происхождения: либо неприкрытая критика и дистанцирование от этого происхождения, поскольку, говоря официальным нормативным языком, ты родом из «неправового государства», либо самоунижение под маской упреждающей иронии, как это продемонстрировал артист развлекательного жанра Олаф Шуберт. Это, по выражению Фуко, принятые «речевые ритуалы» и в то же время «великие процедуры дискурсивного подчинения»[241][242], которые маркируют наше отношение к «стыду перед собственным происхождением»[243] (Дидье Эрибон). Любой другой способ выражения расценивается как заносчивый и неправомерный. Однако, поскольку я сам не раз успешно испробовал оба эти кунштюка ассимиляции и не в последнюю очередь благодаря им достиг своего нынешнего, несомненно комфортного положения – примерно такого, как у обезьяны Красного Петера в «Отчете для академии» Кафки, – я больше не буду этого делать.

Но проблема кроется не только в апоретической[244] ораторской позиции как таковой, но и в поводах для выступления. Западный немец говорит всегда, везде – и обо всем – с полным сознанием собственной репрезентативности и легитимности, и, конечно, он всегда говорит от имени «немцев». На Востоке испытываешь другое: внутри Германии никогда не забываешь, что ты родом с «Востока» и что в любой момент тебя могут превратить в «восточного немца» и лишить права публично выступать. В ноябре 2020 года философ Вольфрам Айленбергер разместил на SPIEGEL ONLINE статью под названием 50-Jährige in der Coronakrise («50-летние в коронакризисе»), в которой выдвинул тезис о том, что ни падение Берлинской стены, ни теракт 9/11, ни изменение климата не перекроили «нашу жизненную модель» так, как коронавирус. «Корона» – ни с чем не сравнимое «потрясение реальности». Употребляя местоимение «наша», Айленбергер, разумеется, считал, что имеет право говорить от имени всех немцев своего поколения. Хотя он написал замечательную книгу о немецкой философии 1920-х годов «Время магов»[245], в нашем случае он в корне неправ. Никому из пятидесятилетних восточных немцев, к поколению которых принадлежу и я, в голову бы не пришло такое утверждать. Возможно, для Запада это верно, для Востока – нет. Несомненно, падение Берлинской стены и воссоединение стали поистине переломным историческим моментом, после которого вся жизнь категорически и бесповоротно потекла в другом направлении, со всем худым и добрым в ней. А вот пандемия коронавируса ничего принципиально не изменит в нашей жизненной модели с ее порочным, ориентированным на прибыль обществом потребления и досуга, основанным на немилосердном разрушении природы.

Этот пример подтверждает очевидные притязания Запада на общенациональный авторитет и репрезентативность. Даже такой мыслитель, как Айленбергер, недооценивает экзистенциальную силу, изменившую систему на Востоке после 1989 года, которая перемолола многое, и будет долго еще молоть; более того, у него и мысли об этом не мелькнуло. Можете себе представить обратное: восточного немца, претендующего на то, чтобы его опыт революции и преобразований считали репрезентативным для всей Германии? Тут же признают сомнительность такого обобщения, хотя после 1989 года и для Запада почти все переменилось. Только многие так и не заметили этого[246]. А сейчас все мы, на Востоке и на Западе, не можем не видеть, что отнюдь не пандемия, а конфликт между Россией и Украиной кардинально меняет нашу жизнь.

Один тезис – впрочем, глубоко пренебрежительный – гласит, что различия со временем «рассосутся». То есть ставка на «биологическое решение». Когда уйдут из жизни те, которые привычно считают себя «восточными немцами» (ибо их к этому вновь и вновь принуждают), ситуация наладится, «нормализуется», и напряжение между Западом и Востоком разрядится. Тогда, мол, останутся лишь естественные, хоть подчас и досадные, но давние структурные различия, с которыми ничего не поделаешь: действительно, люди на Востоке поставлены в худшие экономические условия, им даже на Востоке ничего не принадлежит, они лишены голоса, их мнение не имеет веса в публичном дискурсе. Так все и будет, потому что так было всегда и, очевидно, так и должно быть. Вроде как вторая натура. Только пока что ничего не «рассасывается», даже среди молодежи, которая, так сказать, надежда будущего. Игры с атрибуцией бодро шагают по просторам. Снова и снова слышу от друзей и знакомых, что их дети, если выбирают для дальнейшего обучения западные заведения, тут же становятся «осси», объектом насмешек и издевательств, хотя родились уже в объединенной Германии. «Восточными немцами» они становятся только на